Червонное золото - Страница 34

— Джулия уже несколько лет переписывается с Пьетро Карнесекки, который всем известен своим… буйным нравом.

Виттория несколько секунд подбирала определение, которое не обострило бы дискуссию.

— Чтобы сбить с толку шпионов инквизиции, в письмах обычно пишут о себе в третьем лице. Многие знают об этой уловке, даже слишком многие, если уж это дошло даже до меня. Но Джулия упряма и не выносит никакой цензуры, не понимая при этом, какую цену придется заплатить за эти письма и ей, и всем нам.

Джулия вскочила на ноги с такой горячностью, что чуть не загасила свечи на столе.

— Тебя послушать, так мы должны выйти с проповедями истинной веры на дороги и на рынок на площади Кампо Деи Фьори. А если уж говорить об осторожности, то ты сама не очень-то ее соблюдаешь. Это ведь ты вдохновила Микеланджело изваять статуи в церкви Святого Петра в Винколи так, словно они сошли со страниц «Благодеяния Христа», книги, которую монсиньор Поул напечатал со всеми предосторожностями, не назвав имени автора. Теперь Карафа ищет автора, объявив его еретиком, а бедный Микеланджело умирает от страха и повсюду говорит, что у милосердия в руках не факел, а зеркало. Разве это осторожность? Ну ладно, мы пишем письма, но он-то ваял из мрамора. Кто уничтожит такие доказательства, если Карафа одержит верх в курии?

Виттория не знала, что ответить.

— Ты права, я вела себя глупо. Ситуация настолько опасна, что никакие предосторожности не смогут нас защитить. Не исключено, что придется явиться на собор и поддержать Фарнезе в их омерзительной жажде власти.

Джулия решительно подошла к камину и, стоя спиной к подругам, заговорила звонким голосом, чтобы всем было слышно. Ее темный силуэт в ярком свете огня словно подчеркивал торжественность момента.

— Поддержать Фарнезе, говоришь? Так о том, что случилось сегодня, ты ничего не знала? Ты уверена?

Рената и Элеонора притихли: впервые при них открыто оспаривали истинность авторитета Виттории. Они испуганно глядели на нее, ожидая реакции. Разговор принял неожиданный оборот. Виттория подошла к Джулии, которая застыла у огня, демонстративно отвернувшись, и оборотила ее к себе, взяв рукой за плечо.

— Джулия, смотри на меня! Что ты хочешь сказать? Что я могла бы заказать убийство? А может, и совершить его вот этими руками?

Джулия снова отвернулась к огню, словно черпая в нем силы для чудовищных обвинений.

— Павел Третий лишил твоего брата всех владений и отправил его в изгнание. От политики Фарнезе больше всех в Риме пострадал род Колонна. Это факт. Я бы не удивилась, если бы ты задумала отомстить за себя… или помогла отомстить тому, кого очень любишь… и я бы расстроилась, если бы ты не посвятила меня в свои дела, поскольку, как ты сама сказала, наши жизни неразрывно связаны друг с другом.

Виттория молча повернулась к Элеоноре, и та опустила глаза, признавая в словах Джулии простую истину, о которой она сама почему-то ни разу не задумалась.

Не поднимая взгляда, Элеонора коснулась самого мучительного вопроса:

— У Ренаты тоже были все основания интриговать против Фарнезе. Пьерлуиджи станет слишком опасным соседом, и жизнь ее пойдет дальше под угрозой, что рано или поздно его руки протянутся и к Ферраре.

Рената вскочила на ноги, как фурия.

— И ты думаешь, я запятнаю себя позором и благословлю кого-то на преступление? Или сама его совершу? Конечно, Элеонора, ты же у нас выше всяких подозрений! Десять лет назад Павел Третий вовлек вас в войну, и твой муж рисковал жизнью, защищая герцогство. У тебя тоже есть повод для мести: ведь Урбино годами был в осаде.

Джулия только теперь отдала себе отчет, что возбудила долго сдерживаемые чувства и тяжкие подозрения, которые могут разрушить доверие между ними. И она ринулась выправлять положение, заглядывая подругам в глаза:

— Да успокойтесь вы, я никого не хотела обвинить. Но мне была невыносима мысль, что ты, Рената, или ты, Элеонора, всегда такие царственные и выдержанные, вдруг почувствуете себя вправе судить остальных. Чем сложнее становится ситуация, тем теснее нам надо сплотиться и больше друг другу доверять. Но для единения необходимо РАВЕНСТВО.

Последнее слово она со значением проскандировала, сурово глядя на Витторию. Никто не нашел достойных аргументов для ответа, и в комнате воцарилась тишина, только огонь шумел в камине.

В дверь осторожно постучали, и хозяйка дома перебросилась несколькими словами с возникшей в дверном проеме тенью. Видимо, речь шла о новостях, которых Виттория ждала уже давно.

— Убитого звали Орацио Бальони, он был одним из самых верных слуг Пьерлуиджи с тех пор, как его отец стал Папой. Бальони перерезали горло на чердаке как раз над праздничным залом, мокрой веревкой привязали к столу, наклоненному к окну, и под веревку поставили свечу. Пламя высушило веревку, потом она прогорела, и тело по столу сползло в окно. Кровь, которую отхлебнул Пьерлуиджи, почти наверняка была той самой, что вытекла из горла убитого. Дверь на чердак завешена портьерой, и попасть туда — пара пустяков.

Больше Виттории было нечего добавить.

В Ренате боролись ужас перед совершенным преступлением и восхищение тем, кто так умело его подготовил.

— Ох уж вы, итальянцы. И никому-то вас не одолеть. А какая фантазия, какая продуманность! Но чтобы проделать все это в такой суматохе, надо много исполнителей.

Витторию же занимали совсем другие мысли.

— Пьерлуиджи. Метили явно в него. Если это сделал дон Диего, то он гений: я ничего не заметила, ни тревоги, ни малейшего смущения.